|
2
В июне 1834 г. Гончаров закончил свое университетское образование. «Я свободный гражданин мира, — восклицал он, — передо мною открыты все пути, и между ними первый путь — на родину, домой, к своим» (IX, 139). Университет заложил прочную основу для дальнейших занятий искусством и литературой, завершил умственную подготовку Гончарова.
На первый взгляд Симбирск мало изменился с того времени, как Ванюшу отвезли учиться в Москву, оставаясь тем же маленьким провинциальным городком (в 1838 г. там насчитывалось всего 18 000 жителей). Гончарова сразу охватил сонный и застойный быт далекой провинции, который был знаком ему еще с детских лет: «Так и хочется заснуть самому, глядя на это затишье, на сонные окна с опущенными шторами жалюзи, на сонные физиономии сидящих по домам или попадающиеся на улице лица. «Нам нечего делать!» — зевая думает, кажется, всякое из этих лиц, глядя лениво на вас: «мы не торопимся, живем — хлеб жуем, да небо коптим!»» (IX, 161).
Однако за двенадцать лет в Симбирске произошли немаловажные изменения. Разгром восстания декабристов отозвался и на этом тихом провинциальном уголке. Был арестован происходивший из симбирских дворян декабрист Ивашев. К нему в ссылку в Сибирь отправилась из Симбирска его невеста Ледантю. В городе происходили обыски. Особенно усердствовал в этом отношении жандармский полковник Сигов, «прославившийся» жестокими порками, которым он подвергал симбирских крестьян19. Правительство обратило пристальное внимание на тайные заседания масонских лож и арестовало виднейшего симбирского масона Баратаева (Гончаров в своих позднейших воспоминаниях называл его Бравиным). Баратаев был человеком, глубоко проникнутым прогрессивными идеями своего времени. Знакомство с ним было для Гончарова благотворным.
Преследования испугали дворянское общество и усилили в нем реакционные настроения. Либералы «быстро превратились в ультра-консерваторов, даже шовинистов — иные искренно, другие надели маски... Все пошили себе мундиры; недавние атеисты являлись в торжественные дни на молебствие в собор, а потом с поздравлением к губернатору. Перед каждым, даже заезжим лицом крупного чина, снимали шляпу, делали ему визиты» (IX, 167). В числе людей, запуганных правительственной реакцией, оказался и такой близкий Ивану Александровичу человек, как Трегубов, настойчиво рекомендовавший своему крестнику вести себя осторожнее.
Вскоре после своего приезда в Симбирск Гончаров поступил в канцелярию губернатора Загряжского (в воспоминаниях он назван Углицким). Служить Гончарову было необходимо: правительство с подозрением взирало на всякого, кто уклонялся от своего «долга». Заниматься, по примеру своих родителей, торговлей Гончаров не желал, к армейской карьере он не чувствовал никакой склонности. Служба в губернаторской канцелярии была нетрудной: Гончарова, как и Викентьева (в «Обрыве»), не посылали по губернии «грязниться на следствиях». Он сделался своим человеком в семье губернатора и одновременно с этим — «одним из колес губернской административной машины» (IX, 210).
Родным, и прежде всего матери, хотелось удержать молодого человека дома, женить его; однако сам Гончаров мечтал о другом. Родной город не представлял «никакого простора и пищи уму; никакого живого интереса для свежих, молодых сил» (IX, 205). Мысли Гончарова были обращены к столице, он намерен был испытать себя на поприще литературы, не порывая при этом со службой. Зима 1834—1835 гг. прошла в безуспешных попытках уехать из Симбирска; Гончаров с ужасом чувствовал, что начинает погружаться в тину провинциального быта. Однако весною 1835 г. обстановка резко изменилась: удерживавший его при себе губернатор был уволен и уехал в Петербург с целью добиться оправдания в тех обвинениях, которые против него возводились. Гончаров сопровождал Загряжского. Подобно своему будущему герою Александру Адуеву, уехал он в далекую северную столицу искать «карьеры и фортуны».
18 мая 1835 г. Гончаров был определен в число канцелярских чиновников министерства финансов, по департаменту внешней торговли. Служил он там в качестве переводчика, что давало возможность постоянно упражняться в иностранных языках (повидимому, к этому времени Гончаров овладел и английским языком). Как справедливо указывает Н. К. Пиксанов, «выбор службы был характерен для выходца из купечества, воспитанника Коммерческого училища: министерство финансов, департамент внешней торговли, должность переводчика иностранной переписки. Служба ввела Гончарова в особый мир, незнакомый русским беллетристам того времени: Тургеневу, Григоровичу, Достоевскому — мир коммерческий и бюрократический. Департамент внешней торговли сосредоточивал в себе руководство международной торговлей России; здесь встречались иностранные негоцианты и крупные русские экспортеры. Движение хозяйственной жизни страны, рост капитализма и русской буржуазии здесь ощущались весьма явственно. Здесь вырабатывался особый тип бюрократа: бюрократа-финансиста, стоящего на уровне международной финансовой политики. Через руки Гончарова, как переводчика иностранной переписки, проходили документы большого экономического значения. Несомненно, здесь, в департаменте внешней торговли, мысль впервые отчетливо осознала значение, рост русской буржуазии — не архаического провинциального торгового купечества, а буржуазии энглизированной, столичной, включенной в международные связи. Здесь подготовлялось понимание типа Адуева-старшего, понимание всемирной торговли, сказавшиеся потом во «Фрегате Паллада», созревали у Гончарова мысли об Андрее Штольце»20.
Служба в Петербурге обрекала Гончарова на ряд неудобств и даже лишений. Характерно, что в своем позднейшем письмо к С. А. Никитенко Гончаров говорил: «У Вас (и во всей семье Вашей) вкоренилось убеждение, что я счастливейший смертный! Что же мне с этим делать!.. Но следили ли Вы, каким путем и когда достиг я этих благ и сколько лет пробивался сквозь тесноту жизни, чтобы добраться до этого, и то еще не совсем верного порта, т. е. до возможности не только всякий день обедать и спать на своей подушке, но даже и поехать за границу на казенный счет. А до тех пор? А пройденная школа двух десятков лет, с мучительными ежедневными помыслами о том, будут ли в свое время дрова, сапоги, окупится ли теплая, заказанная у портного шинель в долг?»21.
У Гончарова были все основания делать подобные признания. «Факты совершенно опровергают... легенду о розах, которыми будто бы был усыпан, на первых же порах, служебный путь И. А. Гончарова: он, человек с высшим образованием, выдающихся дарований, знавший три иностранных языка, только через 16 лет по вступлении на службу получает место младшего столоначальника!» — правильно указывал биограф писателя, М. Ф. Суперанский22.
А. Толстой: «А сколько теснот пришлось переживать: хотелось мне всегда и призван я был писать, а между тем должен был служить. Моему, нервозному, впечатлительно-раздражительному организму, нужен воздух, ясный и сухой, солнце, некоторое спокойствие, а я сорок лет живу под свинцовым небом, в туманах — и не наберу месяца в году, чтобы заняться, чем хотелось и чем следовало, и всегда делал то, чего не умел или не хотел делать»23.
много времени, позволяла будущему писателю заниматься самообразованием, много читать и, главное, пробовать свои силы в области художественной литературы.
Вместе со всеми передовыми русскими людьми своего времени Гончарову пришлось пережить в начале 1837 г. трагическую гибель Пушкина. «Я был маленьким чиновником-«переводчиком» при министерстве финансов. Работы было немного, и я для себя, без всяких целей, писал, сочинял, переводил, изучал поэтов и эстетиков. Особенно меня интересовал Винкельман. Но надо всем господствовал он. И в моей скромной чиновничьей комнате, на полочке, на первом месте, стояли его сочинения, где все было изучено, где всякая строчка была прочувствована, продумана... И вдруг пришли и сказали, что он убит, что его более нет... Это было в департаменте. Я вышел в коридор и горько-горько, не владея собою, отвернувшись к стенке и закрывая лицо руками, заплакал»24.
Вскоре после приезда в Петербург Гончаров завязал знакомство с семейством Майковых. Сослуживец и начальник Гончарова по департаменту, В. А. Солоницын, познакомил его с Николаем Аполлоновичем и Евгенией Петровной Майковыми. Первый был известным в столице живописцем, вторая — довольно известной детской писательницей и поэтессой. Майковы пригласили Ивана Александровича заниматься с их детьми историей русской литературы и теорией литературы. Сначала Гончаров вел эти занятия с Аполлоном Николаевичем Майковым, а затем, когда тот поступил в университет, — с его младшим братом, Валерианом. Оба мальчика обнаруживали несомненные литературные способности. Аполлон Майков вскоре сделался видным лирическим поэтом, и его юношеские стихотворения удостоились хвалебной рецензии Белинского. Валериан еще в ранней молодости «остротою и меткостью своих суждений о произведениях наук и искусств обнаружил будущий критический талант»25, впоследствии он сделался ведущим критиком в «Отечественных записках» Краевского. Оба брата были многим обязаны своему литературному наставнику.
Дом Майковых представлял собою один из самых известных литературных салонов Петербурга. Деятельность этого салона была пространно охарактеризована в воспоминаниях одного из его участников, журналиста А. В. Старчевского: «...начиная с обеда до поздней ночи, там почти ежедневно собиралось порядочное общество... Прибавьте ко всему этому милое, свободное, но всегда приличное обращение, откровенность, юмор, радушие хозяев и умение их поддерживать разговор, переплетая его оживленными эпизодами и отступлениями... В этом кругу никогда не происходило пошлых разговоров, не сообщалось двусмысленных анекдотов, никто не осуждался, никто не осмеивался, а между тем всем было весело, привольно, занятно, и постоянные посетители неохотно брались за шляпы в три часа ночи, чтобы отправиться во свояси»26 В. Григорович, посещавший его позднее, в середине 40-х годов: музыка здесь «шла своим чередом, литература своим; раз в неделю, вечером, в небольшой, но изящно убранной гостиной Майковых можно было всегда встретить тогдашних корифеев литературы; многие являлись с рукописями и читали свои произведения. Вечер кончался ужином, приправленным интересной, одушевленной беседой»27.
Гораздо более сдержанную (и, невидимому, более близкую к действительности) оценку майковского кружка находим мы в воспоминаниях А. М. Скабичевского. «Это, — писал он, — был литературный салон, игравший некогда очень видную роль в передовых кружках 40-х годов. Сюда стекались все молодые корифеи, группировавшиеся вокруг «Отечественных записок», здесь Гончаров учил маленького Майкова российской словесности, а затем вокруг Валериана Майкова группировались передовые люди более юной формации». Вместе с тем Скабичевский дал и довольно резкую критическую оценку семьи Майковых: «Я не знаю, — писал он позднее, — что представлял собою Валериан Майков, умерший до моего знакомства с его семьею. Что же касается всех прочих членов семьи, то они всегда поражали меня строгой уравновешенностью их натур, крайнею умеренностью и аккуратностью во всех суждениях и поступках, наружным благодушием и мелкосердечием, под которым втайне гнездилось эгоистическое «себе на уме», а порою и достаточная доза душевной черствости. Но все это окрашивалось таким светским тактом в обращении, как с выше, так и с ниже поставленными людьми, что находиться в их обществе было очень легко и приятно»28.
Сам Гончаров являлся одним из непременных участников салона и с удовольствием вспоминал его деятельность: «Семья Майковых кипела жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств. Молодые ученые, музыканты, живописцы, многие литераторы из круга 30 и 40 годов — все толпились в не обширных, не блестящих, но приютных залах и все вместе с хозяевами составляли какую-то братскую семью или школу»29.
В барски-эстетском салоне Майковых бывал эпигон консервативного русского романтизма Бенедиктов, разоблаченный Белинским, но пригретый в этом кружке; бывали здесь и начинающие писатели — И. И. Панаев, С. С. Дудышкин; позднее Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, Д. В. Григорович и др. Посещали Майковых и дилетанты вроде Солоницына-младшего, из которых в конце концов ничего не получилось.
В рукописных журналах «Подснежник» и «Лунные ночи» сотрудничали прежде всего члены майковской семьи — Евгения Петровна, Аполлон. Отец, Николай Аполлонович, иллюстрировал этот журнал своими рисунками и акварелями3031.
|