Цейтлин. И. А. Гончаров. Глава 5. Часть 7.

7

Знакомясь со статьями дворянской критики, посвященными гончаровскому роману, мы видим в них одну тенденцию, которая, пожалуй, является для либерально-консервативной критики господствующей. Тенденция эта — всемерная идеализация «обломовщины». Критики дворянского лагеря на все лады доказывали, что изображенная в «Обломове» жизнь помещичьей усадьбы совсем не так уж плоха, что нечего было Гончарову обрушиваться на нее со своей сатирой, зло над ней иронизировать и т. д. На эту точку зрения встал «Москвитянин» уже в 1855 г. «Блестящие произведения г. Гончарова (до сих пор известные) обличают художника несомненного, но художника, у которого анализ подъел все основы, все корни деятельности. Мы столько раз уже говорили о сухом догматизме постройки «Обыкновенной истории», что повторяться не намерены. Антипоэтичности темы, на которую написан «Сон Обломова», так неприятно, так резко противоречит живопись и свежесть картины, злобно сатирическому намерению — увлечения самого художника в изображении того, к чему хотел он отнестись сатирически, с художественностью рассказа так расходится преднамеренная ирония — что противоречия заключающиеся в самой натуре художника, до яркости очевидны в произведении. Тяжелое и неудовлетворенное чувство остается на душе после произведений г. Гончарова и служит обличением изъянов творчества. Скептическое отсутствие убеждений может быть и годится в деле голой логической мысли, но, без малейшего сомнения, вредит в искусстве»⁸¹.

«злобно-сатирических намерений», то есть от реалистического изображения помещичьего захолустья. Обломовка казалась дворянскому журналу полной таких радостных и свежих красок, что изображать ее можно было только сочувственно. Отрицательное отношение Гончарова к «обломовщине» тенденциозно рассматривалось «Москвитянином» как тяжелый и вредный для непосредственного творчества «скептицизм»⁸². И журнал Погодина не был в этом отношении одиноким: ему вторил Дружинин. «Все, что есть в нашем авторе сатирического и отрицательного, кажется нам только частью, временным и случайным видом его дарования, украшениями общего здания, но никак не капитальною его собственностью». Так утверждал Дружинин еще в бытность свою в некрасовском «Современнике». Гончаров объявлялся им противником «мизантропических умствований», «карающего юмора», «хитрых обобщений» и прочих атрибутов ненавистной критику гоголевской школы⁸³.

Во всей полноте свой взгляд на Гончарова А. В. Дружинин выразил в статье, помещенной в декабрьской книжке «Библиотеки для чтения» за 1859 год. В ней он высоко превозносил автора «Обломова» как художника «чистого и независимого», всецело чуждого бесплодной и сухой натуральности» (под последней явно подразумевалось все то же ненавистное Дружинину гоголевское направление). Критический реализм Гончарова в истолковании Дружинина превращался в чистое искусство: даже в «Сне Обломова» он любовался преимущественно поэтической выразительностью деталей. «Онисим Суслов, на крыльцо которого можно было попасть не иначе, как ухватясь одной рукой за траву, а другою за кровлю избы, любезен нам и необходим в этом деле уяснения»⁸⁴. «Сон Обломова» кажется Дружинину всего лишь «разумной поэтизацией» героя. Отказываясь связывать «Сон» с «натуральной школой», Дружинин подчеркивает его «светлый» смысл. Он отвергает «Обломова embrio», то-есть первоначальный силуэт Ильи Ильича в первой части, созданной еще до 1849 г. Первые отношения поэта к Обломову, — утверждает критик «Библиотеки для чтения», — «были вначале далеко не дружественными отношениями. Не ласку и не любовь встретил Илья Ильич, еще не созрелый, еще не живой Илья Ильич, в душе своего художника. Время перед 1849 годом (читай: «натуральная школа»! — А. Ц.».

Откидывая почти всю первую часть романа, в которой «Обломов» выглядит «засаленным, нескладным куском мяса», Дружинин всецело принимает «доброго, милого и светлого» Обломова дальнейших частей. Он принимает его, несмотря на его «обломовщину», вместе с «обломовщиной», которая кажется Дружинину явлением почти положительным. Клеветнически распространяя явление «обломовщины» на весь русский народ, Дружинин уверял своих читателей в привлекательности этого образа. «Невозможно — писал он — узнать Обломова и не полюбить его глубоко. Напрасно до сей поры многие нежные дамы смотрят на Илью Ильича, как на существо достойное посмеяния, — напрасно многие люди, с чересчур практическими стремлениями, усиливаются презирать Обломова и даже звать его улиткою: весь этот строгий суд над героем показывает одну поверхностную и быстро преходящую придирчивость. всем нам и стоит беспредельной любви — это факт, и против него спорить невозможно. Сам его творец беспредельно предан Обломову, и в этом вся причина глубины его создания».

«обломовщины». Дружинин начисто игнорировал критику Гончаровым помещичьей праздности и байбачества. Из поля его зрения совершенно выпало русское крепостничество. Именно оно, как показывал Гончаров уже в «Сне Обломова», обессилило и развратило Илью Ильича. Дружинин закрыл глаза на социальный критицизм Гончарова; совершенно оставив в стороне проблему дворянского паразитизма, столь резко поставленную Гончаровым, критик свел спор к одной оценке Обломова с точки зрения его личных индивидуальных качеств. Нельзя было более беззастенчиво выхолащивать общественный смысл «Обломова», чем это сделала «Библиотека для чтения» руками Дружинина.

Причины этого искажения были как нельзя более ясны. Уже в конце 1859 г. для всех было очевидно, что крепостническая система в России доживает свои последние дни, что гегемонии дворянства в ее прежней форме неотвратимо приходит конец. Все более умножавшиеся волнения крепостных крестьян указывали на то, что дворянство может потерять не только гегемонию, но и состояние. Эта мысль крайне заботила всех сторонников дворянского порядка, к которым принадлежал, конечно, и Дружинин. Консервативно настроенный критик должен был в этих условиях всеми средствами приглушить гончаровский критицизм в отношении крепостнического уклада. Обломовщина в характеристике Дружинина потеряла свой помещичье-дворянский, крепостнический облик; она была объявлена им свойством «целого народа, по преимуществу богатого обломовщиной». Эту последнюю Дружинин рассматривал как явление еще не созревшей национальной культуры. «Русская обломовщина, так, как она уловлена г. Гончаровым, во многом возбуждает наше негодование, но мы не признаем ее плодом гнилости или распыления». Чего уж тут было говорить о «негодовании» — его у Дружинина не было ни грана! Вся его статья о романе Гончарова представляет собою ничем не прикрытую апологию помещичьего байбачества. «Обломов, — заключал Дружинин свою статью, — дорог нам как человек своего края и своего времени, как незлобный и нежный ребенок, способный, при иных обстоятельствах жизни и ином развитии, на дела истинной любви и милосердия. Он дорог нам как самостоятельная и чистая натура, вполне независимая от той схоластико-моральной истасканности, что пятнает собою огромное большинство людей, его презирающих. Он дорог нам по истине, какою проникнуто все его создание, по тысяче корней, которыми поэт-художник связал его с нашей родной почвою. И, наконец, он любезен нам как чудак, который в нашу эпоху себялюбия, ухищрений и неправды мирно покончил свой век, не обидевши ни одного человека, не обманувши ни одного человека и не научивши ни одного человека чему-нибудь скверному».

Влияние этой статьи Дружинина на консервативно-дворянскую критику 60—80-х годов было очень велико. Вслед за Дружининым Н. Соловьев доказывал, что Обломову свойственны истинное чувство дружбы, неподдельная искренность и душевная чистота, гуманность и ум⁸⁵. Критик реакционного «Русского вестника» Ю. Н. Елагин вполне воспринял дружининский тезис о преодолении Гончаровым обличительного направления: Гончаров «с точки зрения своей доктрины, просто хотел обличить русскую помещичью лень, но, как и всегда, увлекшись своим талантом рисовальщика, создал ряд картин, которые свидетельствуют не о русской лени и праздности, а о лучших, благороднейших чертах русского характера»⁸⁶. Идеализируя помещичье байбачество, критик «Русского вестника» решительно ополчается против самого обличительного эпизода «Обломова», а именно — «Сна» героя: «Во всем романе нет ничего более сухого, более безжизненного, более отталкивающего, чем этот эпизод. Поэтическая струя теплого чувства и сочувствия, местами просачивающаяся в этом эпизоде сквозь сухость тона рассказчика, так и затеривается среди этой сухости. В этом эпизоде предвзятая мысль, с которой написан роман и которая потом была подавлена живыми картинами, возникшими в воображении автора, выступает во всей своей обнаженности... Талант рисовальщика тут покидает Гончарова, и его «обломовцы»... напоминают каких-то затхлых и заплесневелых мумий»⁸⁷«Москвитянином».

Для Елагина Штольц — всего лишь рыцарь «нравственного и материального комфорта» и — как энергично выражается критик — «наводящий тоску кулак из немцев». Нет у Елагина симпатии к Ольге, этой «наводящей не меньшую тоску жеманной, бессердечной петербургской барышне». Тем больше его восхищение перед Обломовым, перед его «печальной грезой о чем-то великом и святом, но не найденном и не сбывшемся». Доводя свою идеализацию до предела, Елагин, нимало не смущаясь, заявляет, что в Обломове — «мера душевной красоты русского человека из образованного класса» и в этом его смысл, что «в образе Обломова мы видим залог будущего»⁸⁸.

Как мы видим, дворянская критика на протяжении ряда десятилетий стремилась извратить социальный смысл романа Гончарова, превратить его в апологию положительных качеств патриархального русского барства. О его «душевной красоте» пеклись и «Москвитянин», и Дружинин, и реакционный эстетик Соловьев, и Елагин, и многие другие, которым претило обличительство Гончарова, его резко выявившиеся антикрепостнические тенденции.