|
9
Среди всей критической литературы об «Обрыве» выделяется статья Щедрина «Уличная философия», напечатанная (без имени автора) в шестой книге «Отечественных записок» за 1869 год. Оставив без внимания большую часть образов и ситуаций гончаровского романа, Щедрин сосредоточил свой анализ вокруг шестой главы пятой части «Обрыва», содержащей размышления Веры (и самого романиста) о Марке.
«литература и пропаганда — одно и то же». Он критиковал тот вид литературы, который пропагандирует «бессознательность и беспечальное житье на авось», которая вредна тем, что может «значительно задержать дело прогресса». Такой «литературой легкого поведения» изобилует современность. Времена изменились, писатели 30—40-х годов, вся прошлая жизнь которых «была непрерывным сеянием» добрых начал, словно «отвернулись от самих себя и прокляли в других тот кумир, которому сами так исправно служили»121«Обрыва», к «философии» которого Щедрин и обратился. Он считает образ Волохова тенденциозным именно потому, что в нем его «бытовой нигилизм» произвольно объявлен отличительной чертой молодого поколения: «Почему г. Гончаров желает, чтоб герой его входил к своим знакомым не через дверь, а через окно, чтоб он спал в телеге, покрытой рогожею, почему он видит в этом признаки типа, и притом типа современного передового человека — это одному богу известно. Российская империя никогда не оскудевала людьми, входившими в дома через окна, и не только выходившими, но даже вылетавшими тем же путем обратно, точно так же как не оскудевала всякого рода киниками, спавшими и в телегах, и на погребницах, и под рогожами, и просто в натуральном виде. Нельзя отрицать, что это были типические черты довольно резкие, но никто никогда не думал приурочивать их к известной современности, никто никогда не связывал их с тем или другим образом мыслей. Скорее всего на подобные выходки способны были люди, именно страдавшие отсутствием образа мыслей, нежели наоборот...». С тонким юмором Щедрин доказывает, что и получение взаймы денег без какого-либо возврата их отнюдь не является типической для нигилиста чертой: «Да у меня не дальше, как вчера, такой-то Иван Иваныч занял побольше тех трехсот рублей, которые занял у Райского Волохов, и хоть я, и без его предупреждения, знаю, что он никогда мне их не отдаст, но у меня и в помышлениях никогда не было и не будет называть вследствие этого Ивана Иваныча ни новатором, ни даже опасным человеком»122.
Волохов напрасно, продолжает Щедрин, сделан в «Обрыве» «доктрино-держателем», в действительности это — «невинный козел отпущения». Виною всему — миросозерцание автора, изложенное в этой главе с нарочитой неопределенностью. Гончаров тенденциозен, поскольку он «ограничился одним сухим перечнем новых мыслей Волохова и затем вменил их ему в вину, не воплотив их в жизнь». Хуже всего при этом, что романист находится ниже уровня наблюдаемого объекта и вследствие этого опошляет свой анализ. Рядом метких примеров Щедрин показывает не только право передовых людей на «отрицание», но и невозможность вне этого отрицания всякого прогресса. «Мы на каждом шагу встречаем целые поколения, живущие под гнетом одного и того же предания, и убеждаемся, что предание это предъявляет такую живучесть именно потому, что оно никогда не подвергалось процессу проверки. И живет оно до тех пор, покуда само собой не истощится его содержание и не перестанет давать людям то, что они до поры до времени от него получали». Издеваясь над естественнонаучными доводами, вложенными автором в уста героини, Щедрин заявляет: «Никто, ни даже хорошенькая Вера, не в праве инсинуировать, что за физическими и химическими опытами скрывается разрушение чего-нибудь другого, а не невежества. Это не ее ума дело»123.
В противовес Гончарову, который в какой-то мере отстаивал значение бабушкиной «старой правды», Щедрин подчеркивал, что жизненный путь ревнителей этой правды «поражен мертвенностью». «Это даже не жизнь, а колеблющиеся шаги или ползанье младенца. Бабушка ползает, Ватутин ползает, Райский ползает — все ползают, все щупают наугад и, нащупавши тряпицу, выброшенную людьми сороковых годов, воображают, что эта тряпица причина всех их несчастий. А несчастье их в том-то именно и заключается, что они ничего не видят, ничего не сознают, что их действия без начала и без конца, что они никогда не знают, куда идут и для чего предпринимают то или другое действие. Эту ли жизнь можно назвать прочною, живою и верною?»124.
Революционно-демократический критик ратует за то «сознательное отношение к природе и жизни», которое так неудачно пытался скомпрометировать автор «Обрыва» в людях 60-х годов. Он дает суровую отповедь романисту, бросающему «камень в людей за то только, что они ищут»125.
«Обыкновенной истории» становился «на почву сознательной мысли». Этот упрек был справедлив и тогда, но этот недостаток не был особенно сильно развит в романе, овеянном дыханием передовых идей 40-х годов. Добролюбов отмечал то же самое в «Обломове», как отличительную и характерную особенность этого романиста. Теперь, на третьем этапе творческого развития Гончарова, то же обвинение выдвинул Щедрин. И на этот раз оно оказалось особенно справедливым. Реакционная тенденция, проявившаяся в ряде фигур и мотивов «Обрыва», привела его автора к созданию «уличной философии». Пути прогрессивного писателя и революционно-демократического журнала, еще недавно близкие, теперь круто разошлись. На это указывал и Щедрин, отмечавший, что в «Обломове» «усматриваются... зачатки мысли... правда очень неопределенные, но, во всяком случае, не заключающие в себе ничего противоречащего преданиям сороковых годов». Но теперь, — добавлял Щедрин — «очевидно, предания кончились; «Обломов» может служить для будущего историка русской литературы только уликой того, как непрочны бывают всякие начинания и как легко они сводятся на-нет»126.
А. Никитенко от 17 июня 1869 г.: «Говорят в «Отеч. записках» появилась ругательная статья «Уличная философия» на мою книгу. Буренин ли написал ее, или сам Щедрин, который все проповедывал, что писать изящно — глупо, а надо писать, как он... — и все из того, чтоб быть первым! Ах, эти первые! Нет гадости, на которую бы они не решились за это первенство»127.
Мы имеем теперь возможность опубликовать другой отзыв Гончарова 6 статье «Уличная философия», немногим менее раздраженный, чем уже опубликованный. В письме к С. А. Никитенко летом 1869 г. Гончаров заметил: «Если статью в «Отечественных записках» подписал не Скабичевский, то ее писал Щедрин, то-есть Салтыков. А этот господин ровно ничего не понимает в художественной сфере... Он карал и казнил город Глупов, чиновный люд, взяточников-генералов — и, играя на одной струне, других не признает, требуя, чтобы в литературе все ругались только, как он»128.
Как видно из этих строк, Гончаров не признал своей ошибки, не оценил серьезности предъявленных ему революционной демократией обвинений. Сложный идеологический конфликт решался им здесь совершенно по-обывательски.
«Обрыв». Для одних он казался слишком обличительным в отношении «старой правды», для других — противоречивым и сбивчивым в своих тенденциях, третьи считали его устаревшим произведением, написанным по давним и уже обветшалым традициям и не могущим ни в малой степени удовлетворить запросам «молодого поколения». На этой последней позиции стояли не только критики демократического движения: к ним неожиданно приблизился и критик того самого «Вестника Европы», где был напечатан «Обрыв». В самом деле, на страницах этого журнала Е. И. Утин подвел такой безрадостный итог всей литературной деятельности Гончарова:
«Вместе с законченною ролью Лаврецких, Бельтовых, Рудиных и их последним словом Обломовым (этим мастерским типом, этой славой Гончарова), закончилась, собственно говоря, и прежняя роль писателей старого направления. Они внесли в русскую литературу несколько новых лиц, они представили нам русское общество предшествовавшего периода в ярких образах. Всего этого слишком достаточно, чтобы имена их навсегда остались дороги в истории русской литературы. Мы не станем говорить, виноваты или не виноваты писатели старого направления, что порвалась связь их с живою частью русского общества; мы не принимаем на себя роль судей и потому не желаем ни обвинять никого, ни оправдывать. Очевидно только, что, изображая молодое поколение в ... грубой фигуре Марка Волохова, писатели старшего возраста показали, что они имеют мало общего с стремлениями людей новых идей и что они значительно потеряли то чутье, которое прежде не допускало их рисовать ни одного фантастического типа. Так или иначе, старые типы износились, исчерпаны, прежняя роль старых писателей выполнена, и для русской литературы несколько лет как наступила новая эпоха»129.
Гончаров был сильно обижен этой статьей и указывал, что в «Вестнике Европы» «можно было надеяться найти более сознательное, серьезное, строгое, зрелое и беспристрастное отношение» со стороны критика.