|
4
Имеют ли произведения Гончарова лишь национальное значение или же можно говорить об их всемирном значении, об известном вкладе русского романиста в развитие мировой литературы? Начнем рассмотрение этого вопроса с очерков кругосветного путешествия Гончарова «Фрегат Паллада». Они представляют собою великолепную по своей реалистической полноте картину жизни ряда стран в период развития промышленного капитализма, картину, равной которой нет ни в русской, ни в западноевропейских литературах. Значение «Фрегата Паллада» тем более примечательно, что русский писатель отнесся в нем к капитализму критически, подвергнув резкому осуждению погоню за наживой, составляющую одно из отличительных свойств международной буржуазии.
«Всюду, где она достигла господства, буржуазия разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные нити, связывавшие человека с его наследственными повелителями, и не оставила между людьми никакой связи, кроме голого интереса, бессердечного чистогана. В холодной воле эгоистического расчета потопила она священный порыв набожной мечтательности, рыцарского воодушевления и мещанской сентиментальности. Она превратила в меновую стоимость личное достоинство человека и на место бесчисленного множества видов благоприобретенной и патентованной свободы поставила одну беззастенчивую свободу торговли»22.
Гончаров создал во «Фрегате Паллада» такие картины, которые объективно, в силу их реалистической правдивости, подтверждали эту классическую характеристику. Припомним картину жизни Лондона, в частности — английской столичной буржуазии, или то, что Гончаров говорил о ввозе Англией опиума в Китай, или же нарисованную им с таким искусством картину распада «патриархальных, идиллических отношений» на Ликейских островах. «Фрегат Паллада» содержит в себе художественно-образную иллюстрацию к замечаниям Маркса и Энгельса, о «глубоком лицемерии и варварстве» буржуазной цивилизации, особенно обнаженно выступающих в колониях, где буржуазия «ходит неприкрытой»»23.
«Очерки путешествия» Гончарова содержат в себе образ буржуа-колонизатора, который «в таком реалистическом виде никем до Гончарова не был показан не только в русской литературе, но и в мировой»24.
Широта проблематики и прогрессивность идей, эпическая полнота изображения, красочность пейзажа, непринужденность повествования, тонкий юмор — все эти достоинства «Фрегата Паллада» делают его одним из совершеннейших образцов описаний кругосветных путешествий.
Перейдем к романам Гончарова. В архиве Института русской литературы Академии Наук СССР хранятся очень интересные письма П. Э. Ганзена к Гончарову. Этот датчанин занялся в конце 70-х годов переводом на русский язык сочинений Ибсена и переводом с русского «Обыкновенной истории», а затем и «Обломова». Первый из них вышел в свет в Копенгагене в 1877 г.
М. Стасюлевичу, прося его «поддержать энергичного датчанина, выучившегося по-русски и переводящего с русского на датский язык и обратно»25.
В неопубликованном письме к А. А. Толстой от 11 июня 1878 г. Гончаров не без юмора сообщал о том, как Ганзен ему «месяца три тому назад прислал изящный томик, напечатанный в Копенгагене: это был перевод моего романа «Обыкновенная история» на датский язык. Я мог только полюбоваться бумагой, шрифтом, пожалуй, понюхать книгу, что, кажется, и сделал, но ни слова уразуметь не мог».
Ганзен писал романисту, что ««Обыкновенная история» очень понравилась в Дании, и можно надеяться, что в недалеком будущем потребуется новое издание». Рассказывая о своем знакомстве с оригиналом этого романа (Ганзен служил в это время в Омске на телеграфе и хорошо изучил русский язык), Ганзен восторженно признавался:
«Я встретил в «Обыкновенной истории» столько знакомого, старого, пережитого в моей юности, что сейчас почувствовал живейшую симпатию к ее автору. Вслед за тем прочитав «Обломова», я еще более увлекся и с жадностью занялся литературой, имеющей таких представителей. Но я скоро убедился, что начал знакомство с наилучшего. В числе романов и повестей я, исключая «Мертвые души» и «Преступление и наказание», ничего не нашел, что бы даже приблизительно произвело на меня такое впечатление, как Ваши романы. Не только у Адуева и Райского, но даже в Обломове я нашел столько знакомого и старого, столько родного! Да, нечего скрывать, и «обломовщины» и Ваш покорный слуга не один раз во время чтения слышал слова Пророка: «Ты есть сей человек»»26.
Подчеркнутые нами слова Ганзена лишний раз указывают на то, что значение романов Гончарова далеко выходит за пределы его родины.
Замечательно, что Ганзену вторил итальянский профессор Вердинуа, который в предисловии к сделанному им переводу «Обыкновенной истории» называл этот роман «художественным перлом», трактующим тему, близкую самим итальянцам и уже затронутую в итальянской литературе Джусти. Переводчик рекомендует Гончарова итальянскому читателю как «писателя, являющегося одновременно художником, поэтом и философом первостепенной силы, юмор которого отличается от диккенсовского тем, что имеет в своей основе грусть, минутой поднимается до трагедии, трогает вас, заставляет вас мыслить и оставляет в раздумье»27.
Проблема, поставленная в «Обыкновенной истории», в самом деле имела типическое значение для ряда европейских стран периода капитализма: в какой капиталистической стране «молодой человек» из привилегированной среды не испытывал подобной эволюции от романтики к жизненной трезвости, процесса утраты идеалов ради «карьеры и фортуны»?28.
«Всемирна» не только тематика первого романа Гончарова. А. Ф. Кони в свое время основательно указал на то, что «Обрыв» ставит другую тему мирового значения: еще в 60-х годах вопрос об отношении девушки к браку, «разработанный скандинавскими писателями и в особенности Бьернстерне Бьернсоном в его «Перчатке», был поставлен в русской литературе... Гончаровым»29.
Всеобщим значением обладает и другая, проблема «Обрыва» — роль творческого труда в искусстве. В этом смысле «Обрыв» стоит в ряду таких важных произведений русской литературы, как «Портрет», отчасти «Анна Каренина», и вместе с ними в первом ряду произведений мировой литературы, трактовавших этот сюжет. История Райского с исключительной полнотой вскрывает жизненную драму художника, которому чуждо желание упорно трудиться и который поэтому остается дилетантом в искусстве.
Еще Писарев в своей ранней статье об «Обломове» указал на то, что «в этом романе разрешается обширная общечеловеческая психологическая задача...»30 Аналогичное утверждение высказал позднее П. Кропоткин, отмечавший, что «тип Обломова вовсе — не ограничивается пределами одной России; это универсальный тип — тип, созданный нашей современной цивилизацией, возникающий во всякой достаточной, самоудовлетворенной среде. Обломов — консервативный тип; консервативный не в политическом смысле этого слова, но в смысле консерватизма благосостояния. Человек, достигший известной степени обеспеченности, избегает предпринимать что-нибудь новое... он предпочитает коснеть, ведя жизнь, лишенную истинных импульсов действительной жизни, из боязни, как бы подобные импульсы не нарушили спокойствие его чисто-растительного существования». И далее: «... обломовщину нельзя рассматривать как расовую болезнь. Она существует на обоих континентах и под всеми широтами»31.
«Обломовщина» антикапиталистична, она представляет собою известного рода реакцию против буржуазной деловитости и делячества. Она питается боязнью, которую известные классы и общественные слои испытывают перед ростом капитализма, стремлением их, если не повернуть вспять колесо истории, то, во всяком случае, укрыться от его неумолимого движения в тишину романтических утопий, реставрировать — хотя бы в мечтах — патриархальный уклад «доброго старого времени». Такие обломовского рода настроения свойственны были не одному только русскому дворянству, но и определенным кругам зарубежного мещанства. Особенно оно характерно было для тех стран, в которых процесс капитализации происходил несколько замедленно. Такими «провинциальными» и «захолустными» странами капиталистической Европы XIX в. были, например, Италия или Дания. Ганзен был прав: явление «обломовщины» было действительно типично для «нашей милой Дании».
еде, безмятежном покое и довольстве. Таким человеком является в известной мере и ибсеновский Пер-Гюнт, половинчатый, бесхарактерный и трусливый в своем эгоизме. Черты обломовской паразитичности свойственны Микоберу («Давид Копперфильд» Диккенса) и актеру Делобелю из романа Доде «Фромон-младший и Рислер-старший». Следует указать также на то, что очень близкая к «обломовской» психология свойственна была рантьерской буржуазии конца XIX и начала XX века (косность и стремление которой к покою столь выразительно показаны, например, Мопассаном). Этот рантьерский паразитизм в сильнейшей степени сказался и в быту семей крупнейших по своей материальной состоятельности буржуа — богатый материал на этот счет дают нам произведения Драйзера, Голсуорси и пр. Таким образом характерные черты «обломовщины» во многом присущи и буржуазии эпохи империализма.
«обломовщины». Это удалось осуществить только русскому писателю Гончарову. Последнее всецело объяснялось обстоятельствами русской жизни. В России передовая общественность вела с «обломовщиной» особенно настойчивую и непримиримую борьбу — «обломовщина» мешала неудержимому развитию русского народа, его героической борьбе за свое освобождение.
Образы Обломова и «обломовщины» тем самым утверждаются как образы подлинно мирового значения, как всемирные типы, подобные Гамлету, Дон-Кихоту и другим. Они воплощают в себе отрицание инерции и косности тем народом, который в настоящее время занимает ведущее место в авангарде всего прогрессивного человечества.
|